Чай у разночинцев. По следам героев Ф. М. Достоевского. Часть II

Федор Михайлович Достоевский сам был  страстным любителем чая и сладостей. Его друг Михаил Александрович Александров, типографский наборщик, в своих воспоминаниях писал: «Чай Федор Михайлович пил крепкий и сладкий по нескольку стаканов, сидя за своим письменным столом, ходя за каждым стаканом через залу в столовую, где стоял самовар и чайный прибор, и наливал его себе сам. Сидя за чаем, Федор Михайлович или пробегал газеты, или набивал себе папиросы-пушки из желтой маисовой бумаги… ».

Гостиный двор в г. С.-Петербурге. Фото 1890-х гг.

Чай с юности Федора Михайловича был любимым напитком, причем именно черный крепкий чай. Когда он  учился в инженерном  училище в г. С.-Петербурге, был очень беден, денег не хватало даже на чай, который он считал продуктом первой необходимости,  приходилось просить у отца, отставного штаб-лекаря, коллежского асессора, помещика с. Даровое Каширского у. тульской губ. Михаила Андреевича Достоевского.

Достоевский строго соблюдал правила заваривания чая, следил за цветом и крепостью напитка. Однако мог и забыть о своих требованиях, увлеченный работой. Так, литературный критик Николай Страхов, вспоминал: «Писал он почти без исключения ночью. Часу в двенадцатом, когда весь дом укладывался спать, он оставался один с самоваром и, попивая не очень крепкий и почти холодный чай, писал до пяти и шести часов утра».

Из мемуаров жены Достоевского Анны Григорьевны можно узнать, что Федор Михайлович «… любил икру, швейцарский сыр, семгу, колбасу, а иногда балык; любил иногда ветчину и свежие горячие колбасы. Всегда покупал на углу Владимирского и Невского закуски и гостинцы и непременно заезжал к Филиппову за калачом или за булкой к обеду, а иногда привозил детям баранков. Булку клал в карманы шубы, и иногда было очень трудно ее вытащить. Чай любил черный в 2 р. 40 и всегда его покупал у Орловского, против Гостиного Двора. Любил тульские пряники. Чтоб меня порадовать, приносил иногда мне копченого сига, а незадолго до своей смерти, недели за три, принес миног. Любил, чтобы спички были наготове, любил совершенно черные чернила и хорошую толстую бумагу. Любил пастилу белую, мед непременно покупал в посту, киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад и также желе из фруктов».

Про любовь к сладостям также упоминает его дочь Любовь Федоровна: «Отец очень любил сладости; он всегда хранил в ящике книжного шкафа коробки с винными ягодами, финиками, орехами, изюмом и фруктовой пастилой, какую делают в России. Достоевский охотно ел их днем, а иногда и ночью. Этот «дастархан», как называют закуску, подаваемую гостям на Востоке, был, как я думаю, единственной восточной привычкой, унаследованной Достоевским от его русских предков; возможно также, что все эти сладости были необходимы для его слабого организма». А вот что она рассказывала о его пристрастии к чаю: «Отец любил сам разливать чай и всегда пил очень крепкий чай. Он выпивал два стакана и брал третий с собой в кабинет, где пил его во время работы небольшими глотками… Тогда обедали в шесть часов, а в девять пили чай. Отец посвящал эту часть вечера чтению и начинал работу только после чая, когда все спали…».

Анна Григорьевна также отмечала, что чай Федор Михайлович «…любил крепкий, почти как пиво… Но особенно любил чай ночью во время работы».

«Свету ли провалиться, или мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить», – так заявлял устами своего героя Федор Михайлович Достоевский в «Записках из подполья».

Анна Григорьевна Достоевская (Сниткина). Фото 1863 г.

«Надо сказать, что насчет чая Достоевский был так капризен, что сама Анна Григорьевна не могла на него угодить и отступилась наконец от делания для него чая: дома он всегда наливал его себе сам», —  вспоминала  Елена Андреевна Штакеншнейдер, дочь архитектора Высочайшего двора А. И. Штакеншнейдера и  хозяйка популярного в г. С.-Петербурге литературного салона.

Его любимый способ заваривания, по воспоминаниям жены, был следующим: «Заваривал чай, сначала споласкивал чайник горячею водой, клал 3 ложечки чаю (причем непременно требовал «свою» ложку, она так и называлась «папиной ложечкой») и наливал лишь ⅓ чайника и закрывал салфеточкой; затем минуты через три дополнял чайник и тоже накрывал. Наливал чай лишь тогда, когда самовар переставал кипеть. Наливая себе чай, непременно смотрел на цвет чая, и ему случалось очень часто то добавлять чаю, то сливать в полоскательную чашку чай и добавлять кипятком; часто случалось, что унесет стакан в свой кабинет и опять вернется, чтоб долить или разбавить чай. Уверял: «Нальешь чай, кажется хорош цветом, а принесешь в кабинет, цвет не тот». Клал два куска сахару».

Достоевский не просто любил чай, но и делал многое для его популяризации. Герои почти всех его произведений пьют чай, это не только для создания атмосферы, но и необходимое условие для ведения доверительного разговора. И, конечно, обязательным элементом чаепитий являлся самовар. Поэт Петр Вяземский в своем известном стихотворении «Самовар», живописуя это исключительно русское явление, определил суть самовара как «семейный наш очаг, семейный наш алтарь, ковчег домашних благ», заметив также, что «под его шумок кипит и разговор, как прыткий кипяток».

Из всех предметов чайного обихода именно самовар воспринимался как существо одушевленное, способное закипая, издавать всевозможные звуки, бормотать и петь на разные голоса. Наличие «голоса» и блестящая поверхность, отражающая неясные силуэты, создавали эффект присутствия собеседника и располагала к откровениям.

Существовали две формы подачи чая: салонная и домашняя. Салонная подразумевала всевозможные светские визиты с совершенно произвольным количеством гостей, расположившихся  в пределах гостиной. Например, в повести «Дядюшкин сон» чаепитие в доме Марьи Александровны Москалевой с приемом светского щеголя Мозглякова происходит в салоне, где « …около затопленного камина расставлены кресла, по возможности в живописном беспорядке; между ними маленький столик. На другом конце комнаты другой стол, накрытый скатертью ослепительной белизны; на нем кипит серебряный самовар и собран хорошенький чайный прибор. Самоваром и чаем заведует одна дама, проживающая у Марьи Александровны в качестве дальней родственницы, Настасья Петровна Зяблова…». Здесь самовар стоит на отдельном столике, заведут им не хозяйка, а другая женщина, имеющая с хозяйкой специальные отношения.  Самовар, как бы вне кружка гостей. Он не создает атмосферу доверительности, и даже самый дружеский тон разговора не выходит за рамки светской сдержанности чувств и пристальной наблюдательности.

Семья за чайным столом. Фото нач. ХХ в.

Совершенно иной смысл у семейной формы чаепития, когда самовар располагался на общем столе, как правило круглом, в удобной близости от хозяйки, разливающей чай. Расположение «вокруг» объединяло и уравнивало присутствующих. Этот временный круг получал чашку с напитком непосредственно из рук хранительницы очага. Внутри круга чайного стола появлялась атмосфера душевного покоя и доброжелательности. Как раз семейный совет в номерах Бакалеева в романе «Преступление и наказание» проходил  «за круглым столом, на котором кипел самовар».

Уделял Ф. М. Достоевский внимание и чайной посуде. В его  романах часто использовалось противопоставление свойств чашек и стаканов.

Чайная чашка всегда была  предметом  исключительно домашнего обихода, способная усилить удовольствие от чаепития, сделать его удобным, уютным, и даже превратить обычное чаепитие в церемонию. Особенно популярны среди простого населения  России были чайные чашки, расписанные крупными цветками-розанами на фабрике Кузнецова в с. Дулевой-Ликино. Росписью занимались, в основном, женщины-мастерицы. Рисунки их были трогательные и наивные, но очень живые и яркие. В России чашки с такой росписью назывались «агашками» (возможно, от распространенного женского имени Агафья), такой стиль росписи также ещё называли «трактирным».

Стаканы как недорогая чайная посуда  появились приблизительно в середине XIX века. Хрустальные стаканы в серебряных подстаканниках некоторое время были приняты в аристократических салонах. Но очень скоро мода на них прошла и стаканы прочно осели в трактирах, конторах и прочих казенных заведениях. А кроме того, стаканы приобрели популярность в среде либерально-демократической интеллигенции.

Описывая жилье инженера-строителя Алексея Кириллова в романе «Бесы»  Достоевский создает атмосферу этого дома: «…Сени и первые две комнаты были темны, но в последней, в которой Кириллов жил и пил чай, сиял свет и слышался смех».  Алексей Нилович Кириллов,  открыт и, как сам Федор Михайлович, любит чай:  «… А я думал, вы чаю,   –   сказал он, – я чай купил. Хотите? Я не отказался. Баба скоро внесла чай, то есть большущий чайник горячей воды, маленький чайник с обильно заваренным чаем, две большие каменные, грубо разрисованные чашки, калач и целую глубокую тарелку колотого сахару.

– Я чай люблю, – сказал он, – ночью; много, хожу и пью; до рассвета. За границей чай ночью неудобно.

– Вы ложитесь на рассвете?

– Всегда; давно. Я мало ем; всё чай»

Вечный странник Кириллов делится своим горячим чаем в ярких чашках со всем миром: и с повествователем событий, и с Николаем Ставрогиным,  и с Марьей Шатовой. А вот стаканы в том же романе автор сравнивает с безликим строем, стадом.

Такой поднос упоминается при описании жилища местного блаженного Семена Яковлевич: «На одном из столов кипел огромнейший самовар и стоял поднос чуть не с двумя дюжинами стаканов».  Местный пророк, перед которым заискивают его приверженцы, тоже любит чай: «Кушал он чай обыкновенно не один, а наливал и посетителям, но далеко не всякому, обыкновенно указывая сам, кого из них осчастливить. Распоряжения эти всегда поражали своею неожиданностью. Минуя богачей и сановников, приказывал иногда подавать мужику или какой-нибудь ветхой старушонке; другой раз, минуя нищую братию, подавал какому-нибудь одному жирному купцу-богачу. Наливалось тоже разно, одним внакладку, другим вприкуску, а третьим и вовсе без сахара».

Иллюстрация худ. М. А. Гавричкова к роману Ф. М. Достоевского «Бесы»

Связь между строем стаканов и строем раболепных посетителей явно прослеживается. На сходке революционеров в доме чиновника  Виргинского под видом празднования его дня рождения также присутствует поднос со стаканами: «Посреди большой гостиной комнаты, оклеенной отменно старыми голубыми обоями, сдвинуты были два стола и покрыты большою скатертью, не совсем, впрочем, чистою, а на них кипели два самовара. Огромный поднос с двадцатью пятью стаканами и корзина с обыкновенным французским белым хлебом, изрезанным на множество ломтей, вроде как в благородных мужских и женских пансионах для воспитанников, занимали конец стола. Чай разливала тридцатилетняя дева, сестра хозяйки, безбровая и белобрысая, существо молчаливое и ядовитое, но разделявшее новые взгляды и которой ужасно боялся сам Виргинский в домашнем быту».

«Поднос со стаканами» и корзина нарезанного и сваленного в кучку хлеба вызывает  ассоциацию со стадом – кружком местных «революционеров» – беспрекословно подчиненным вожаку, мерзавцу Верховенскому.