«Самовар есть самая необходимая русская вещь, именно во всех катастрофах и несчастиях, особенно ужасных, внезапных и эксцентрических».
Ф. М. Достоевский
Еще в древнем Китае чайный напиток почитали за то, что от него проходит усталость, сонливость и головная боль. Начиная с XVIII в. европейские ученые предпринимали многочисленные опыты, пытаясь выяснить особенности воздействия чая на организм человека. И к середине XIX в. сторонники чая опирались в своих суждениях на многочисленные сочинения европейских ученых, химиков, врачей и гигиенистов. Исследования свойств чая предпринимались и в России. Наблюдения за представителями бедного студенчества, питавшихся почти чаем единым, породили миф о питательных свойствах чая; вот как писал известный русских экономист и социолог А. П. Субботин:
«Все малосостоятельные люди могут благодаря чаю, довольствоваться меньшим количеством обыкновенной пищи, или же могут заменить питательную, но дорогую пищу равным количеством менее питательной, но дешевой…В среде интеллигентных тружеников чай также составляет большое подспорье, так как не только усиливает трудовую энергию, но делает саму работу более сносной, способствуя уравновешению умственных и телесных сил, предрасполагая к более ровному настроению, столь необходимому при серьезных занятиях…».
Ошибочное заключение о питательности чая связано с наличием в нем кофеина, способного притуплять чувство голода, но вот доказанные полезные свойства, опять-таки связанные с наличием танина и кофеина – это способность утолять жажду, согревать, поддерживать организм во время эмоционального напряжения. Как раз многим героям Ф. М. Достоевского было свойственно такое «лихорадочное» состояние. И горячий чай был для них самым распространенным средством экстренной помощи. Чай его персонажи пили много, в обстоятельствах, к тому располагающих, традиционных или неожиданных. Читая повести и романы Достоевского, можно окунуться в истинно чайную атмосферу разночинного российского быта, прежде всего московского, так как именно Москва была законодателем «чайной» моды России XIX века.
Писатель и журналист середины XIX в. Николай Поляков в своей книге очерков «Москвичи дома, в гостях и на улице» так описывал привязанность жителей старой столицы к чаю: «…Самый последний бедняк скорее откажет себе в пище, в одежде, но никогда не лишит себя удовольствия попить чайку. Он работает нередко для того только, чтобы приобрести несколько копеек, которые он по получении тотчас же относит в мелочную лавку за несколько золотников чая, чтобы отвести душу, как выражаются простолюдины…Потребность чая у москвича такого рода, что он скорее согласится не есть, нежели не пить чаю».
Так и герои Достоевского в своем возбужденном «нервическом» состоянии обязательно пьют чай или угощают чаем своих приятелей, попавших в беду.
Студент Роман Разумихин усердно потчует Родиона Раскольникова, едва пришедшего в себя после болезни, с чайной ложечки чаем, Аркадий Свидригайлов набрасывается на чай «… чтобы согреться, и выпил стакан, но съесть не мог ни куска, за совершенною потерей аппетита…» («Преступление и наказание»). Герой повести «Вечный муж» Вельчанинов, страдавший на нервной почве печеночными коликами, пьет залпом горячий чай и чувствует облегчение. Не обходится без чая и сцена допроса Дмитрия Карамазова следователем Нелюдовым Николаем Парфеновичем: «А не выпить ли сперва чайку? – перебил Николай Парфенович, – ведь уж, кажется, заслужили! Порешили, что если есть готовый чай внизу (ввиду того, что Михаил Макарович наверно ушел «почаевать»), то выпить по стаканчику и затем «продолжать и продолжать». Настоящий же чай и «закусочку» отложить до более свободного часа. Чай действительно нашелся внизу, и его вскорости доставили наверх. Митя сначала отказался от стакана, который ему любезно предложил Николай Парфенович, но потом сам попросил и выпил с жадностью».
Согласие «не есть, нежели не пить чаю» имело, помимо физиологических, еще и социальные причины. Это была последняя черта между бедностью и нищетой. Бедностью, которая гордится, что может во многом себе отказать, но выгадать на чай и сахар, потому что «чаю не пить как-то стыдно» и ужасающего беспросветного положения семейства Мармеладовых, живущих в холодной проходной комнате, и не имеющих средств на вторую пару белья. В нищей семье Неточки Незвановой, живущей в каморке на чердаке большого петербургского дома чай пили очень редко «…матушка дозволяла себе эту, по нашим средствам, прихоть только тогда, когда чувствовала себя нездоровой и в лихорадке».
Журналист И. Т. Кокорев, описывая быт москвичей 1840-х гг. в очерке « Чай в Москве», указывал стоимость разового чаепития на семью из трех-четырех человек: «…Москвич скорее согласится
отказать себе в другом каком удобстве жизни, даже не испечь пирогов в праздник, чем не напиться чаю хоть раз в день… Золотник чаю (4, 266 г) – десять копеек, пол-осьмушки сахару семь копеек, воды на копейку, уголья нередко свои: и так за осемнадцать копеек покупается все наслаждение…».
Тот же Николай Поляков перечислял основные традиции и обычаи московского чаепития: «Ни одно тяжебное дело, ссора или мировая, дела по коммерческим оборотам и т. п. никогда не обойдутся без чая… Москвич не имеет обыкновения приглашать на водку; он приглашает на чай; не смотря на то, что, пригласив вас пить чай, в самом-то деле разумеет что-нибудь другое, только не чай, а чай, это так, деликатное приглашение на водку…Приглашение на чай у москвичей почитается самым дружеским расположением друг к другу…».
Наблюдение Н. Полякова, что у москвичей приглашение на чай есть «деликатное приглашение на водку» не лишено оснований. Известное по всей России московское хлебосольство и трепетное отношение к чаю породило этот уникальный обычай — сочетать два совершенно разных гастрономических элемента: закуску и чаепитие. К чаю обычно подавали всевозможные кондитерские изделия, варенья, мед, колотый сахар, свежие булки. Сочетание алкоголя, холодных закусок и сладкого стола за чашкой чая возникло в среде московского купечества и долгое время оставалось исключительно московским обычаем.
Но этот обычай появляется также у героев Федра Михайловича Достоевского, живущих не только в Москве, но и в Петербурге («Униженные и оскорбленные»), и в некоем губернском городе («Бесы»). В романе «Униженные и оскорбленные» главная героиня Наташа Ихменева, предполагая «романтический вечер», накрывает особенный вечерний чай: «Между тем подали чай, тут же и закуску; была дичь, какая-то рыба, две бутылки превосходного вина от Елисеева». В доме Маслобоева, бывшего школьного товарища главного героя романа Ивана Петровича тоже знают толк в чайно-закусочном великолепии: «Хорошенький томпаковый самовар кипел на круглом столике, накрытом прекрасною и дорогою скатертью. Чайный прибор блистал хрусталем, серебром и фарфором. На другом столе, покрытом другого рода, но не менее богатой скатертью, стояли на тарелках конфеты, очень хорошие, варенья киевские, жидкие и сухие, мармелад, пастила, желе, французские варенья, апельсины, яблоки и трех или четырех сортов орехи, – одним словом, целая фруктовая лавка. На третьем столе, покрытом белоснежною скатертью, стояли разнообразнейшие закуски: икра, сыр, пастет, колбасы, копченый окорок, рыба и строй превосходных хрустальных графинов с водками многочисленных сортов и прелестнейших цветов – зеленых, рубиновых, коричневых, золотых. Наконец, на маленьком столике, в стороне, тоже накрытом белою скатертью, стояли две вазы с шампанским. На столе перед диваном красовались три бутылки: сотерн, лафит и коньяк, – бутылки елисеевские и предорогие».
В романе «Бесы» у одного из персонажей Сергея Липутина, плута и проныры, чай подают с обильной закуской и водкой, в ожидании ужина его гости играют в карты, а молодежь танцует под фортепиано. У другого героя, Игната Лебядкина, Николая Ставрогина ждет потухший самовар и к нему «почти щегольская» закуска.
В первой трети XIX в. в России произошла постепенная замена привычного выражения «дать на водку» новым – «дать на чай». Эта смена словесного обозначения формы вознаграждения за оказанную услугу возникла изначально в московском лексиконе в среде ямщиков и перешла потом в другие рабочие слои русского общества. Успокаивающее и проясняющее мысли действие чая и его неразорительная цена были существенным аргументом в для замещения алкоголя. Об относительности пользы чая иронично замечал еще вначале XIX в. поэт и публицист А. М. Бакунин:
Но мы, как верные сыны
Отечества, воды не пьем, а квас
И полугарное вино,
И очень делаем умно —
Оно здоровее для нас.
А теплую водицу чай
Назло нам выдумал Китай,
И доведет нас до беды.
Уж пьяный трезвому не пара,
И лавки нет без самовара,
И начал умничать народ.
Возвращаясь к московским чайным обычаям, следует заметить, что обязательное присутствие чая при заключении различных сделок и вообще решении разных деловых вопросов – это пример наследия китайских традиций, принесенных в Россию дипломатическими службами и купеческими чайными караванами. Именно в купеческой среде и сформировался этот повсеместный обычай – обсуждать дела за чаем. Обычай был финансово не обременительным, «чайная пара» в трактире (большой чайник с кипятком, чайник с заваркой и несколько кусочков колотого сахара) стоила 3-4 копейки. Как писал все тот же И. Т. Кокорев: «Торговому человеку не приходится за делом думать о русском напитке, веселящем душу; зато он усердно накачивает себя китайским, решая за тремя парами его дела не на одну сотню тысяч».
В XIX в. помимо деловых чаепитий был принят следующий распорядок дня: утренний чай – около 8 утра, вечерний чай – около 9 вечера, иногда поздний чай – в 11 вечера для близкого круга. Об этом незыблемом московском распорядке писал Н.В. Давыдов в своем очерке «Москва. Пятидесятые и шестидесятые годы XIX столетия»: «В столовой накрывался стол для утреннего чая и кофе, к которому подавались горячие филипповские калачи и соленые бублики. К 8 с 1/2 часам вся младшая часть семьи в сопровождении педагогического персонала обязательно собиралась за чайным столом, и тут происходили пререкания и раздоры из-за права на ручку калача и пенки от сливок… В 12 часов дня подавался завтрак, опаздывать к которому, так же как к обеду, никому не дозволялось, после чего детей вели гулять, а старшие проводили время тоже в прогулке или выездах за покупками, с визитами и т. п. Обедали обычно в 5 часов. К этому времени, кроме живущих в доме, приходили несколько полугостей, то есть хотя и не принадлежащих к семье лиц, но так или иначе близких ей и пользовавшихся постоянно ее гостеприимством, — остаток приживальщины, которая проявлялась еще и категоричнее, так как при семье нередко проживали бездомные старики или старушки, а иногда, но уже временно, до приискания места, и люди не старые. В 9 часов вечера сервировался в столовой чай, затем дети шли спать, а кроме того, часов в 11 подавался чай уже в гостиную или кабинет для взрослых и гостей. Ужина не полагалось. Кушанья были не особенно изысканные, но питательные и вкусные».
В романе «Униженные и оскорбленные», хотя действие и происходит в Петербурге, распорядок в разночинной семьях московский: вечерний чай пьют у Ихменевых в 9 часов вечера – Иван Петрович читает свой роман после вечернего 9-часового чая почти до 2-х часов ночи, Ваня возвращается к Анне Андреевне в половину восьмого вечера, а наготове уже Матрена с самоваром; Мавра выговаривает Наташе Ихменевой около 11 вечера: «Шутка ли, два часа самовар кипит» и т.д.
Одним из важных обычаев русского этикета было приглашение к совместному чаепитию. На эту чайную традицию указывал Н. Поляков: «Приглашение на чай у Москвичей почитается самым дружеским расположением друг к другу». Отказ от совместного чаепития был проявлением грубости и неуважения, поэтому хотя-бы из вежливости следовало пригубить чашку.
Так, персонаж романа «Идиот» Ипполит Терентьев, озлобленный на весь свет из-за своей болезни, желает досадить генеральше Иволгиной, чая у нее не пьет: «Он…помочил свои губы в чашке чаю, поданной ему Верой Лебедевой, поставил чашку на столик и вдруг, точно законфузился, почти в смущении осмотрелся кругом…».
Отказ от чая всегда скрывает у Достоевского драму. В повести «Записки из подполья» озлобленное состояние героя подчеркивает сцена чаепития: «Пей чай! — проговорил я злобно. Я злился на себя, но, разумеется, достаться должно было ей. Страшная злоба против нее закипела вдруг в моем сердце; так бы и убил ее, кажется… Молчание наше продолжалось уже минут пять. Чай стоял на столе; мы до него не дотрагивались: я до того дошел, что нарочно не хотел начинать пить, чтоб этим отяготить ее еще больше; ей же самой начинать было неловко».
Соня Мармеладова уже сама не приглашает Свидригайлова к чаю, потому что чувствует его ужасное намерение покончить жизнь самоубийством и не зовет промокшего незваного гостя к мирному семейному времяпровождению: «Она была не одна; кругом нее было четверо маленьких детей Капернаумова. Софья Семеновна поила их чаем. Она молча и почтительно встретила Свидригайлова, с удивлением оглядела его измокшее платье, но не сказала ни слова. Дети же все тотчас убежали в неописанном ужасе…».
Чайной посуде и собственно самовару Федор Михайлович также уделял немало внимания, но об этом речь пойдет далее…